Как вдруг на самой развилке, ни с того ни с сего, раздалась автоматная очередь. И как я уже писал в начале, меня ранило в плечо, но мне удалось откатиться в канаву возле дороги, а француз сделал то же, но в другую сторону. И если вы думаете, что француз не совсем чист, то я вам скажу, что все произошло настолько неожиданно, что он испугался так же, как и я сам, и я слышал, как он плакал и клялся по-французски все время, что мы пролежали в яме.

Майор остался посреди дороги, и когда я выглянул из канавы, ему уже ничем нельзя было помочь. После этой первой атаки немцы заглохли и больше ни звука не было слышно. Всех, кто будет утверждать, что немцы вели себя в соответствии с Женевской Конвенцией, отправляйте их всех ко мне и я покажу им две раны на плече и на груди. Хотя кто может знать, они действительно могли намереваться сдаться в плен, и вдруг какой-то безумный офицер появился в городе и переубедил их. В любом случае наши мальчики в джипах дали пару очередей поверх наших голов, чтобы показать немцам, что им не поздоровится, если они вздумают преследовать нас, потом один из них на одной из машин отправился на фермы и вернулся просто в рекордное время, забрал нас прямо так в открытую, не обращая внимания на то, что немцы могут опять открыть огонь в любой момент. И я слышал как лейтенант сказал: «Он так и не понял, что с ним произошло.» Он посмотрел на майора и сказал эти слова, которые я уже писал. Меня наскоро перевязали и быстро отвезли назад, и дали мне такое лечение, что лучше не придумаешь. Если вы хотите написать лейтенанту, то его зовут лейтенант Чарльз Дрейпер и он был так же близок с вашим мужем, как отец и сын, правда я слышал слухи, что лейтенант попал в засаду в Люксембурге, но это может только слухи.

Искренне ваш Сржнт. Джек МакКардл.

P.S. Меня обещают комиссовать по состоянию здоровья и дать пенсию по частичной нетрудоспособности.

Люси аккуратно сложила письмо и положила его в конверт, опустив обратно в сумочку. Затем она увидела Тони, направляющегося к ней по тенистой стороне улицы. По крайней мере, из него получился красивый мужчина, подумала она, глядя на него со стороны. Хотя бы это. Он шел очень старательно, как будто планировал каждый свой шаг. В его походке не было никакой жизнерадостности или безотчетной грации спортсмена, он создавал впечатление городского человека, который давно и сознательно пришел к решению оставаться наедине с самим собой и не поддаваться влиянию толпы вокруг. Он носил свои темные очки и они казались вызовом прохладному мрачному дню.

Они казались еще одним сознательно созданным барьером, которым он отгораживался от внешнего мира, это была театральная бутафория, тщательно сохраняемая и беспощадно постоянная.

Он остановился возле ее столика и Люси заметила, что он побрился, надел свежую рубашку и отгладил костюм — строгий , безупречно скроенный и по всей видимости дорогой, что сразу же напомнило Люси, с какой аккуратностью и тщательностью всегда одевался Оливер. Тони носил выражение вежливой улыбки, но при этом в уголке рта таилась едва уловимая загадочная гримаса.

Люси улыбнулась ему, при этом стараясь не вызывать его на фамильярность.

— Ты сразу нашла? — спросил Тони, усаживаясь рядом с матерью. — Я имею в виду бистро.

— Без проблем, — сказала Люси, отмечая про себя, что голос Тони звучал тише и более низко, чем голос Оливера.

Тони кивнул, позвал официанта и заказал два кофе, не поинтересовавшись, хочет ли она еще кофе. — Дора сказала, что вчера ночью ты видела маня в баре, — сказал Тони. — Нужно было подойти ко мне.

— Мне хотелось все обдумать, — ответила Люси, решив не говорить ему, что она сомневалась в том, что это был именно он.

— Мы могли бы выпить шампанского, чтобы отметить встречу. Такое воссоединение больше уместно среди ночи. — Он говорил тихо с американским акцентом и еще какой-то примесью, которую трудно было определить. Люси не могла понять, смеется ли он над ней или нет. — Ну, ладно, придется довольствовать кофе. Дора рассказала мне о твоей деятельности во Франции. Звучит очень впечатляюще.

— На самом деле, это не так впечатляюще, — ответила Люси, стараясь отыскать насмешку в его словах и смягчить ее, если она не была плодом ее воображения.

— Опекаешь молодое поколение всего мира, — сказал Тони. — Они смогут воспользоваться вашим вниманием, не так ли? Как тебе Бобби?

— Очаровательный малыш.

— Правда? — Тони отреагировал сухо, просто признавая факт. — Он изменится, и очень скоро. — Он улыбнулся. — Когда ты ушла, он все спрашивал, где ты была все это время.

— И что ты сказал ему?

— Ну, просто, что ты была занята, — легко ответил Тони. — И это кажется устроило его. Знаешь, нельзя перегружать ребенка правдой, я точно знаю. Надо говорить правду, но не больше, чем ребенок хочет знать в настоящий момент. В книга пишут, что в четыре года нельзя говорить ребенку слишком много правды.

Подошел официант с кофе, Люси с интересом наблюдала, как Тони размешивает сахар в чашке. У него были длинные пальцы с неухоженными ногтями. Она вспомнила, что в возрасте восьми лет Тони так сильно грыз ногти, что кончики пальцев были в крови. Теперь психологи утверждают, что это признак неуверенности, боязни остаться одному, быть нелюбимым. И что же за опасность он чувствовал в восемь лет? — подумала она. Может, мне тоже начать грызть ногти сегодня.

Она поднесла к губам чашку и попробовала кофе.

— На удивление хороший кофе, — прокомментировала она, как вежливый гость, приглашенный в любимый ресторан хозяина. — Особенно после всего, что говорят о вкусе французского кофе.

— Когда приезжаешь в страну, — сказала Тони. — Обнаруживаешь, что о ней никогда никто не говорил правду.

Он снял очки и осторожно протер глаза, жестом который показался ей привычным движением усталости. Без очков его глаза в обрамлении густых черных ресниц казались задумчивыми и нежными, выражение скованности и суровости сразу исчезло с его лица.

— Тебе все еще нужно носить эти очки? — поинтересовалась Люси.

— Почти все время.

— Глаза так и не вылечились?

— Нет.

— А ты пытался что-либо предпринять?

— Уже давно, — ответил Тони надевая очки снова, и Люси сразу же почувствовала, как между ними выросла плотная непроницаемая стена. — Я устал от всех этих докторских штучек, — продолжал он. Прислушиваясь к его медленному невыразительному низкому голосу, в котором явно сквозили усталость и скепсис, Люси вспомнила ту поспешную сбивчивую скороговорку, которой он говорил в детстве. — Мы видели оленя, — звучал у нее в ушах высокий ломкий юношеский голос. — Он пришел на озеро на водопой…

— Тони, в чем дело? Что с тобой? — порывисто спросила Люси.

Тони был явно удивлен. Он некоторое время помедлил с ответом, поворачивая чашку кофе на блюдце.

— А, — догадался он. — Вижу, Дора не теряла времени даром.

— Дело не только в Доре. Глядя на тебя сразу можно заметить, что…

— Со мной все в порядке, — резко перебил ее Тони. Он покачал головой и продолжал официально почтительным тоном. — Между прочим, что думаешь о ней? О Доре…

— Она красива.

— Да?! — угодливо согласился Тони.

— И очень несчастна.

— Ну, так уж бывает, — сказал он сухо.

— И она боится.

— Сегодня все чего-то боятся, — ответил Тони. Теперь он говорил быстро и нетерпеливо, и Люси показалось, что он готов встать из-за столика и убежать.

— Она боится, что ты оставишь ее, — настойчиво продолжала Люси, надеясь, что задев его, заставив его отвечать, причинив ему боль, она сможет восстановить утерянную между ними связь.

— Наверное, это лучшее, что можно для нее сделать, — улыбнулся Тони. — Но все не так серьезно. Не знаем мы таких людей, которые бы кого-то не оставляли все время.

— Тони, — Люси поспешила переключиться на другую тему. — Почему ты живешь в Европе?

Тони озадаченно посмотрел на мать.

— Ты настоящая американка. Они все считают, что жить в Европе аморально.